Детективы Фр. Дюрренматта как попытка разобраться с прошлым

Фридрих Дюрренматт и стиль свисс-нуар. Monique Jacot/Keystone

Литературовед Элизабет Бронфен перечитала для нас детективные романы Фридриха Дюрренматта.

Перевод на русский, редакция и адаптация русскоязычной версии: Игорь Петров.

Фридрих Дюрренматт оставил после себя несколько коротких детективных романов. Некоторые из них публиковались в газетах в формате «роман с продолжением», что само по себе и не ново: так работали и Достоевский, и Чехов. Так что сегодня все эти авторы стали школьной литературой, встав на полку с книгами, которые сегодня мало кто берет в руки. Известный литературовед Элизабет Бронфен по нашей просьбе специально перечитала для нас детективные романы Дюрренматта. Каковы результаты?

Об этом и пойдет разговор в нашем с ней интервью, сделанном накануне столетия со дня рождения выдающегося швейцарского писателя и драматурга. Кроме того, несколько недель назад исполнилось 30 лет со дня его смерти. Сейчас Фридрих Дюрренматт считается одним из величайших писателей немецкоязычной Швейцарии прошлого века: некоторые даже называют его в одном ряду с Францем Кафкой. Успешной в целом оказалась и судьба его экранизаций. 

Фильм М. Казакова по пьесе «Визит старой дамы» с неподражаемыми Екатериной Васильевой и Валентином Гафтом и картина Шона Пенна «Обещание», снятая по одноименному роману Дюрренматта, с Джеком Николсоном в главной роли по праву вошли в золотой фонд мирового кино. Об этом мы также поговорили с Элизабет Бронфен (Elisabeth Bronfen), литературоведом и профессором Цюрихского и Нью-Йоркского университетов. 

Какие приемы и традиции использует Дюрренматт в своих детективных романах и почему его грубые и недалекие комиссары полиции из деревенского региона Бернского Оберланда стали универсальными фигурами самоидентификации для представителей самых разных культур?

swissinfo.ch: Для начала общий вопрос: почему криминальный роман, детектив, рассказ об убийстве стал одним из самых популярных литературных жанров?

Элизабет Бронфен (Elisabeth Bronfen): Уже самые первые детективы 19-го и начала 20-го веков четко и ярко демонстрировали их социальную функцию: происходит убийство, подозревается ограниченное число людей. После расследования выясняется, кто виновен в убийстве, но при этом становится ясно, что и жертва — это тоже далеко не агнец божий. 

Смысл любой криминальной истории заключается не только в том, чтобы выяснить, кто убийца, но и в том, чтобы показать, что убийство происходит не случайно, что оно в какой-то степени закономерно. Такие истории всегда дают эффект катарсиса, знакомый нам по древнегреческой драме: общество очищается от вины через смерть жертвы и наказание преступника — перед нами классическая история про козла отпущения.

Элизабет Бронфен (Elisabeth Bronfen), литературовед и профессор Цюрихского и Нью-Йоркского университетов. © Severin Bigler/ch Media

То есть тот, кто смотрит по телевизору «Место преступления», тоже как бы проходит обряд очищения?

Совершенно верно. При этом следует помнить, что тогда же, наряду с этими нравственно заряженными камерными пьесами-детективами, появился и второй тип криминальной литературы: речь идет о традициях американского «жесткого» или «крутого» детективного романа. Эта традиция начинается с американского левака Дэшилла Хэммета (Samuel Dashiell Hammett, 1894 — 1961). Будучи родоначальником детективного жанра, он использует характерные для такой литературы тропы, с тем чтобы указать на разложение полицейской системы и на политическую коррупцию. 

История преступления становится шифром, который призван подвести читателя к мысли о том, что в современном обществе давно-де «что-то пошло не так». Эта традиция продолжается вплоть до современных детективов в стиле скандинавского северного нуара и до безумно популярных криминальных романов и сериалов из Швеции и Дании, которые также в первую очередь играют роль сцены для социальной критики.

Значит ли это, что Дюрренматт тоже в какой-то степени производит тексты в стиле «свисс-нуар», описывая при этом идиллию государства, счастливо избежавшего ужасов Второй мировой войны? 

В некотором смысле, да, так и есть. Но для того, чтобы до конца понять Дюрренматта, в этот паззл нужно добавить и еще один фрагмент, а именно, влияние традиций французского нуара. В американском изводе этой традиции мы имеем набор классических стереотипов: хороший мент, плохой мент, роковая женщина, бездарные сыновья, великие вопросы: кто виноват, что делать, кто понесет наказание за преступление, а кто получит шанс на искупление вины — во всем этом есть нечто экзистенциальное. 

Автопортрет: Фр. Дюрренматт. SLA/CDN

В то же самое время американские «крутые криминальные романы» описывают параллельно и быт американских городов 1940-х и 1950-х годов, пусть и в очень грубой форме. Французский нуар (так работал Жорж Сименон) берет себе на вооружение американский экзистенциализм, но оставляет за бортом весь его реализм.

Французы превращают криминальный роман в нечто аллегорическое или, если если хотите, мифологическое, создавая методами детективного жанра мифологию современного общества. Фридрих Дюрренматт на этом фоне выглядит неким гибридным явлением.

Он не стремится к «чернушному» описательству, фоном для его романов служит чистенькая Швейцария, но его главная цель здесь — просвещение. Он использует криминальный роман для того, чтобы осудить жестокость мелких бюргеров и пригвоздить к позорному столбы вину Швейцарии в рамках проблематики, связанной со Второй мировой войной. 

В романе «Подозрение» комиссар Берлах ложится в больницу и случайно наталкивается на статью об эсэсовском докторе, который в концлагере «Штутхоф» делал операции на людях без наркоза. Его друг и врач Самуэль Хунгертобель наводит Берлаха на мысль, что этот доктор и доктор Эмменбергер, руководитель известной клиники в Цюрихе, могут быть одним и тем же лицом. Комиссар решает проверить это подозрение, несмотря на плачевное состояние своего здоровья и несмотря на очевидный риск для собственной жизни. В итоге выясняется, что свои убийства этот цюрихский доктор совершает при помощи жестокого карлика, бывшей коммунистки, подсевшей на морфий, и медсестры, убивающей людей на основании христианских мотивов. Ну это же просто Дэвид Линч и Квентин Тарантино в одном флаконе?

Интересная точка зрения. Давайте я сюда еще добавлю кое-что. Читатель, берущий в руки детективы Дюрренматта, испытывает своего рода двойное воздействие. С одной стороны, в этих текстах все очень старомодно… 

В смысле?

Эта старомодность ощущается в том, как люди говорят, как они двигаются. Эти книги были написаны в 1940-х и 1950-х годах, и это видно еще и в том, как в них говорят и думают о женщинах: в этой сфере все в его романах как-то особенно зажато. Во всем этом есть что-то такое уютное и устоявшееся, в текстах Дюрренматта нет никаких эксцессов и излишеств — он весь такой очень тесный и маленький. Силен также момент идеализации, особенно когда комиссар Берлах едет куда-то по сельской местности кантона Берн.

И когда он приезжает в Цюрих, то там ему всё слишком шумно, слишком много пробок. И вот вы читаете это и думаете: то есть как, он действительно имеет в виду тот самый тихий Цюрих эпохи 1950-х годов? Притом что другие криминальные романы того времени были написаны на фоне таких по-настоящему больших городов, как Нью-Йорк, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, да пусть даже и Париж!

Ваша Честь, мне бы все-таки хотелось бы сказать пару слов в пользу моего подзащитного…

Так я это и делаю, собственно говоря! Потому что — я хотела это обязательно добавить — я также нахожу его удивительно точным еще и в том, как он критикует свою собственную страну. Здесь нет никакого простора. В романе «Судья и его палач» есть только две дороги, ведущие к дому злодея. И если комиссар знает, что данной дорогой злодей не пошел, то это может означать только то, что он без вариантов пошел второй дорогой — и дело почти что сделано. 

В американских нуарных романах люди могут прятаться в недрах больших городов, они могут уехать из Лос-Анджелеса в Тихуану и раствориться однажды в Мексике — с Дюрренматтом такое не проходит! У него в романах даже выбраться из немецкоязычной Швейцарии и то практически невозможно.

Он создает из всего этого своего рода сцену и показывает, насколько Швейцария узкая, со всеми этими окружающими ее горами. Вот почему я бы не стала называть роман «Подозрение» фантасмагорией. Скорее это несколько странная, но на самом деле драматургически чрезвычайно точно спланированная попытка разобраться с прошлым на фоне маленькой больницы.

А что с его другими детективами? Есть ли там тоже такие «разборки с прошлым»?

Дюрренматт во всех своих криминальных романах ищет скелеты, но только они у него находятся не в пресловутых шкафах, а в недрах швейцарского общества всеобщего благосостояния, особенно же речь идет о жертвах нацистов. В романе «Подозрение» это очевидно, но и в романе «Судья и его палач» речь идет о ком-то, кто имел дело с нацистами, вел с ними бизнес, а в тексте «Обещание» читатель быстро приходит к мысли о том, что здесь речь идет о слепоте, с которой швейцарцы прожили всю Вторую мировую войну.

В каком смысле?

Роман заканчивается признанием жены убийцы ребенка, за которым детектив гоняется на протяжении всего романа. Дюрренматт заставляет эту женщину признаться в конце, уже на смертном одре, в том, что она всегда знала об убийствах, которые совершал ее муж, и что она всегда говорила себе: ну, ладно, это в последний раз и больше он такого делать не будет. Она становится сообщницей, и ты понимаешь во время чтения: речь идет на самом деле о Швейцарии. Во время Второй мировой войны швейцарцы тоже ведь многое знали и тоже на многое закрывали глаза.

Изначально эта книга была написана в формате сценария к немецкому фильму Es geschah am helllichten Tag («Это случилось средь белого дня», 1958). Позже он переписал сценарий и сделал из него роман. В отличие от фильма, комиссар Матьё в книге также является довольно-таки морально амбивалентной фигурой, используя маленького ребенка в качестве «подсадной утки», с тем чтобы заманить сексуального преступника в свои сети. Уже в романе «Судья и его палач» комиссар как бы «играет» с преступником и использует его в своих целях. 

Такая ожесточенная настойчивость в попытках добиться правосудия уходит корнями в американскую традицию, где целью всегда является раскрытие преступления, все равно какой ценой. Сегодня такой подход стал уже общим местом, и не только в криминальных романах: чтобы понимать преступника, нужно самому быть немного преступником. В текстах Дюрренматта этот подход уже просматривается совершенно отчетливо.

Роман «Обещание» (Das Versprechen) откровенно противоречит фильму, сценарий к которому написал сам же Дюрренматт. Почему так происходит?

Очень часто в истории кино случается именно так: книга написана жестко, в то время как киноверсия склонна «выруливать» на примирительный финал. Поэтому-то в книжной версии этого сюжета Дюрренматт стремится преодолеть и снять все то тривиальное, что было в кино. В киноверсии с Хайнцем Рюманом (Heinz Rühmann) в главной роли в качестве приманки используется не ребенок, а манекен. Признание жены также отсутствует, поэтому элемент преступного безделия в фильме также снят. В финале главный герой избавлен от погружения в пучину отчаяния.

Признания нет и в киноверсии Шона Пенна «The Pledge» (2001). Эта версия Дюрренматту наверное тоже бы не понравилась?

Если фильм 1958 года был мягче книги, то эта версия вышла куда более жесткой. Зритель видит даже все то, что преступник сделал с девочкой. Комиссар полиции вынужден поклясться матери жертвы, что он найдет преступника, он слышит голоса, он одержим своей миссией. Обещание здесь встроено в контекст радикальной протестантской этики. 

Понятие Pledge по-английски — это ведь не просто «обещание» (Promise), это еще и бескомпромиссное поручительство, ответственность, залогом которой является абсолютно всё, что составляет личность человека. Именно поэтому я думаю, что эта версия фильма вполне понравилась бы Дюрренматту: ему было бы очень интересно понаблюдать, как персонаж Николсона ломается и гибнет, стремясь выполнить данное обещание.

Как описанный Дюрренматтом тесный швейцарский мирок вписывается в бескрайние просторы Америки?

Место действия фильма, горный регион штата Невада, изначально имеет в себе нечто швейцарское. Дюрренматт также выигрывает еще и от того, что книга эта была задумана исходя из масштабов театра: персонажей мало, сюжет прописан строго и четко. Как раз именно из-за своей ограниченности, из-за своих скромных размеров романы Дюрренматта и приобретают свою абсолютную кристальную ясность. 

В их центре расположены события, которые вполне могут быть перенесены в совершенно другие локации. Меня саму всегда интересовало то, как артефакты и культурные символы мигрируютВнешняя ссылка из страны в страну. Кроме того, меня интересует еще и вопрос, когда и почему они вообще могут вот так мигрировать, почему и как можно их взять и преобразовать на новом фоне, в новых условиях. Тексты Дюрренматта в целом способны совершать такие путешествия, так как в них есть сильное архетипическое начало.