Макс Фриш и Ингеборг Бахман: геометрия любви

На репетиции спектакля по роману Макса Фриша «Штиллер» (нем. Stiller, 1954) в театре Schiffbau во вторник, 9 ноября 2010 года, в Цюрихе. В роли Штиллера – актер Франк Сеппелер. Keystone / Alessandro Della Bella

В Швейцарии вышел том переписки двух незаурядных людей - швейцарца Макса Фриша и австрийки Ингеборг Бахман, безнадежно потерявшихся в «бермудском треугольнике» страстей, наркотиков и разочарований. Рассекреченная переписка проливает свет на истинную природу их «токсичных» отношений, показывая, что человек — это гораздо более сложное существо, несводимое только к «гендеру» или пресловутой «идентичности».

Что общего у принцессы Дианы, Скотта Фицджеральда и Фриды Кало? Болезненная зависимость от своей второй половинки. С одной стороны, этот плен изматывает и опустошает, из него хочется бежать; с другой, именно в такой драме с ее накалом страстей герои и черпают силы, а также творческую и сексуальную энергию — и остаются в ней. На самом деле все созависимые отношения можно разложить по психологической модели треугольника Карпмана (т. н. Drama TriangleВнешняя ссылка).

Три участника этого деструктивного механизма — жертва, агрессор и спасатель — время от времени меняются ролями, от которых все они испытывают целую палитру удовольствий. Притом часто именно жертва и запускает игру: это она приглашает абьюзера наказать или обвинить ее, а спасателя — защитить. Драма Ингеборг Бахманн и Макса Фриша, одной из самых известных литературных пар прошлого века — во всяком случае, в немецкоязычной словесности, — идеально вписывается в геометрию американского психоаналитика Стивена Карпмана.

Справка о реабилитации

Знаменитая love story поэтессы и писателя, вместившая в себя много радости и нестерпимо много боли, до последнего времени реконструировалась на догадках и во многом интерпретировалась по литературным текстам, то есть на основе выдуманной, сконструированной реальности. Например, в своем автобиографическом романе «Малина» (Malina) Ингеборг Бахманн, оглядываясь на отношения со швейцарским романистом, заявила прямо: «Это было убийство». Если верить Ст. Карпману (а его система считается многими специалистами умозрительной и ненаучной), то роль жертвы удобна тем, что она позволяет снять ответственность за свою жизнь, переложив ее на другого человека.

Вскоре Ингеборг Бахманн действительно трагически погибнет, предварительно заклеймив бывшего возлюбленного и объявив себя жертвой. Такая интерпретация их отношений прожила до 2011 года. Наложенный М. Фришем на их переписку гриф секретности (тридцать лет со дня его смерти) был снят, и оказалось что… всё сложно! До рассекречивания писем считалось, что донжуан со стажем Макс Фриш, будучи значительно старше И. Бахманн, чуть ли не совратил поэтессу и бросил, как выкуренную сигарету, променяв на годившуюся ему в дочери студентку. Миф этот запустила сама Бахманн — от отчаяния, но феминистки всего мира с радостью за него ухватились.

Однако гендерная схема оказалась слишком простой для толкования внутренней сути такой яркой, неординарной личности, как И. Бахман. Это же относится и к швейцарскому прозаику и драматургу. Он и вправду питал слабость к молодым женщинам и элитным машинам, но в своих любовных посланиях он неожиданно выглядит не как мачо, а как мужчина нерешительный, сомневающийся, в то время как женщина (Бахман), показывает себя в качестве действенной личности, требовательной и порой даже агрессивной.

Итак, что это было? Почти три сотни писем и обширные комментарии к ним, недавно опубликованные немецким издательством Surkamp в сборнике «Нехорошо у нас всё получилось» (Wir haben es nicht gut gemachtВнешняя ссылка, неофициальный перевод на русский названия — наш, прим. ред.), говорят, что это было не убийство, а скорее саморазрушение. Литературоведы из «команды Бахманн» и «команды Фриша» (для пущей объективности) несколько лет работали над эпистолярным наследием этих ведущих представителей европейского литературного модерна, получив в итоге увесистый том в тысячу страниц.

«О лютой ненависти и святой любви»

Эти письма повествуют нам о зарождении их любви, о всепоглощающей страсти, о страдании, ревности, страхе, об одиночестве вдвоем. При этом сами авторы писем — единомышленники и соперники, оба — блестящие литераторы, поэтому и письма их читаются в совокупности как настоящий «роман в письмах». Кроме того, это еще и почти уголовное расследование, коль скоро один из героев этого «романа» обвинил другого в убийстве. В итоге этот том писем стал своего рода справкой о реабилитации Макса Фриша и настоящей сенсацией в немецкоязычном литературоведении.

После «развода» с Максом Фришем, все глубже уходя в депрессии и седативы, И. Бахманн уничтожила все сочиненные ей письма швейцарца и потребовала того же жеста от него. Отсутствие документов — это всегда отличная предпосылка для мифотворчества, а если учесть обстоятельства смерти поэтессы в Вечном городе, то мы получаем изящную и удобную легенду, продвижением которой сначала занимались семья и друзья поэтессы, позже — и литературоведы. К счастью, Макс Фриш не послушал «любимую супругу», не бросил в огонь, подобно Гоголю, свои письма, не отправил их в зубы механического измельчителя бумаги.

Кроме того, с присущей ему швейцарской педантичностью он еще и делал копии своих писем, отправленных Ингеборг. В итоге почти полную свою переписку с ней он сначала использовал как материал для романа «Назову себя Гантенбайн», а потом с их помощью спас как свою репутацию, так и всю эту «историю любви» — настоящую, правдивую, такую, какой эти мужчина и женщина ее испытали, прожили и вымучили до конца. А все началось, как обычно, со слова, точнее — с нескольких слов. Прослушав радиопостановку «Добрый бог Манхэттена» (Der gute Gott von Manhattan), Макс Фриш просто в никуда написал письмо автору, молодой австрийской поэтессе Ингеборг Бахманн, которую он тогда даже не знал лично.

Suhrkamp Verlag

В своем письме он указал, как важно, что в этой пьесе нашлось место и для «другой стороны», для Женщины (audiatur et altera pars — классический принцип судопроизводства). Все так и могло бы остаться в эпистолярном пространстве, но поэтесса сразу же ответила ему с предложением встретиться. Сблизились они в Париже летом 1958 года. Цюрихский драматический театр гастролировал тогда там с двумя пьесами М. Фриша, и Бахманн, разведав его парижский адрес, сама просит о рандеву. Уже на третий день знакомства она требует от него ответа — будут ли они вместе? «Ты вступаешь в мою жизнь, Ингеборг, как давно внушающий мне страх ангел, спрашивающий: да или нет»?

Из Парижа они разъезжаются в разные стороны. Находясь в разлуке, тоскуя друг по другу, они и начинают сочинять и слать друг другу письма, открытки, телеграммы — из Цюриха, Неаполя, Мюнхена, Рима и даже с борта самолета, летящего через Атлантику, иногда несколько раз в день, в течение четырех лет их совместно-раздельной жизни. Они сообщают друг другу о том, как идет работа и чем заполнен день, но больше всего влюбленных занимают их собственные взаимоотношения, разобраться в которых и изучить которые они пытаются точностью выбранного слова, изысканностью слога, яркостью образа, завораживающим ритмом текста и тонким психологизмом интерпретаций.

К тому времени Ингеборг Бахманн — это уже настоящая дива немецкоязычной литературы, известная интеллектуалка. Как говорил о ней Фриш, комплексующий по поводу своего таланта, но безусловно верящий в её дарование, она стала «картинкой с обложки журнала „Шпигель“, настоящей поэтессой». Но вопрос остается: будем ли мы вместе? И вот, не получив в ответ ни «да», ни «нет», Ингеборг Бахман выбирает себе позицию жертвы: «ты прогнал меня», «я чувствую себя униженной», «если бы я только смела подумать, что являюсь чем-то цельным, а не деталькой в чужом конструкторе». В каждой ее строчке Макс Фриш усматривает невысказанный упрек, чувствует нарастающее ожесточение с ее стороны. Но втискиваться в пространство «драматического треугольника» ему не хочется: «Давай не будем играть в господина и служанку», «Ты женщина-одиночка, которой иногда нравится подчиняться. Надолго ли?».

За годы этой связи Макс Фриш успел сделать Ингеборг Бахманн предложение руки и сердца (на которое она не ответила) и переписать на нее свое завещание, оставляя ей и материальные активы, и будущие доходы от продажи авторских прав. Жизнь вместе давалась им с трудом: рутина затягивала, стук пишущей машинки одного автора не давал работать другому, отвлекал, вызывал зависть, приводил к писательской блокаде. Жизнь врозь? Тоже не сахар, но их спасали письма и взаимный уговор, позволяющий каждому иметь в своем распоряжении полную сексуальную свободу: сообщать друг другу о случайных связях им не нужно, если только они не представляют опасности для их отношений.

«Нехорошо у нас всё получилось»

Но однажды Бахманн и в самом деле серьезно влюбилась в молодого итальянца из Рима, германиста и переводчика. Теперь Фриш и Бахманн, агрессор и жертва, меняются местами. Теперь он жалуется ей на страх, грусть, на приближающуюся старость, говорит, что никого, кроме нее, он не любит. Фриш признается, что ее роман, отнюдь не литературный, стал для него «смертным приговором». В этом же письме, полном отчаяния, он, настаивая, чтобы Ингеборг бросила своего германиста ради него, притворяется спасателем. По Ст. Карпману, спасатель — это тот, кто готов прийти на помощь даже тогда, когда его об этом не просят.

Воображаемая роль спасателя призвана компенсировать реальное бессилие. В такие моменты Макс Фриш действительно чувствовал себя старым, немощным, несостоявшимся любовником. Не в состоянии сделать выбор между двумя мужчинами, поэтесса сбегает в Вену, а Макс Фриш постепенно выходит из игры — начинает встречаться со своей студенткой. Бахманн позволяет ему эту интрижку — сперва не принимая ее всерьез, но потом полностью теряя контроль над ситуацией. Пока Бахманн ждет его в их еще общем доме под Цюрихом, Макс Фриш уже со своей новой пассией летит в Нью-Йорк на постановку своих пьес.

Там он останавливается у Марлен Дитрих. Молодой римлянин вернулся тем временем к жене и детям, а «жертва» в очередной раз обратилась к алкоголю и разбавляемым минералкой снотворным порошкам, без которых она уже не могла существовать. Фармакологический спасатель и оказался на деле истинным убийцей — заснув, Ингеборг не потушила сигарету, в ее квартире вспыхнул пожар. Позже она умерла в свои всего-то сорок семь лет в римской больнице, но не столько от ожогов, сколько от отсутствия привычной для нее дозы наркотиков. Медики же просто не знали о ее зависимости.