Взгляд Запада на соцреализм: искусство или пропаганда

Арт-дуэт Владимир Дубосарский и Александр Виноградов, "С чего начинается Родина", 2006. Kunstmuseum Bern

На выставке «Революция умерла. Да здравствует революция!», которая проходит в Художественном музее и Центре Пауля Клее в Берне, одной из главных тем является эстетическая революция. Возникшая вместе с Октябрьской революцией 1917 года в России, она и до наших дней оказывает значительное влияние на искусство. 

Портал swissinfo.ch встретился с Кэтлин Бюлер (Katleen Buehler), куратором выставки из Художественного музея Берна, и поговорил об истории, об одностороннем взгляде Запада, о пропаганде и китче, а также о политическом значении искусства. Беседу вели главный редактор портала Лариса Билер и глава русской редакции swissinfo.ch Игорь Петров.

Лариса Билер: Октябрьская революция 1917 года в России стала потрясением для русского общества. Было свергнуто вековое господство царизма. Но почему это – тема для выставки в швейцарском музее искусств?

Кэтлин Бюлер: Эта революция потрясла не только русское общество. Она потрясла весь мир. Тематические выставки – всегда хорошая возможность с оглядкой на прошлое и на историю искусств в частности задуматься о нашем сегодняшнем отношении к этой теме.

В какой мере это касается нашего общества? Как быть с вопросом о разделении на социалистическую, коммунистическую часть мира и капиталистический мир? Этот раскол приобрел в наши дни особую актуальность. В общем, было много вопросов, относящихся к данному историческому событию, которые явились решающими для создания нашей выставки.

Л. Б.: Политические движения, которые привели к президентству Трампа и выходу Великобритании из Евросоюза, находятся в центре внимания всего мира. Очевидно, идея создать выставку связана и с этими актуальными событиями?

К. Б.: Безусловно. В художественном музее невозможно обойтись только теми аргументами, которые связаны с историей искусства. Искусство – это то место, где фантазия находит свое пространство, где надежда, с цензурой или без нее, ищет свое выражение. Начиная с 30-х годов прошлого столетия на Западе существовало классическое суждение о том, что сталинистское искусство, социалистический реализм – это вовсе не искусство, а только пропаганда и поэтому просто китч.

Я сочла важным серьезно воспринять это искусство именно как искусство и выяснить, где в этой заданной сверху программе могут существовать маленькие вольности и где одна картина, возможно, скажет больше, чем тысяча слов. А также важно было понять, где начинается тот момент, когда художник, если это ему удастся, может выразить свое критическое отношение к навязанному ему сверху мировоззрению.

Л. Б.: К тому же, cейчас такое время, когда идеология может эксплуатировать и искусство?

Ласло Мохой-Надь, «Композиция», 1922. Kunstmuseum Bern

К. Б.: Верно. Если вспомнить дискуссии по поводу фейковых новостей и «альтернативных фактов», то сейчас как раз тот момент, когда в нас пытаются посеять сомнения в том, что мы видим. Становится ясно, что в виду имеется не то, что показывают, а нечто иное. Поэтому на нашей выставке вы можете хорошо проследить соотношение между пропагандой и самим искусством.

Л. Б.: Пропаганда – аспект негативный, но в то же время можно сказать, что искусство тогда было очень близко к реальности?

К. Б.: Именно это и есть самое исключительное и невероятное в той ситуации столетней давности, поэтому в некоторых случаях она может служить примером. «Черный квадрат» Малевича был в 1915 году представлен на выставке, которая и по сегодняшним понятиям достигает абсолютной радикальности в изображении беспредметности.

Это была эстетическая революция, влияние которой ощущается до сих пор. И в нашем искусстве тоже. Но после военной неразберихи к власти приходит правительство, которое в целях коммунистического воспитания общества поощряет искусство, представляющее собой полную противоположность эстетической революции 1915 года.

Говоря по существу, эта эстетическая революция образует фундамент западного модернизма. Это наше искусство, каким мы знаем его сегодня, со всеми движениями, которые из него возникли и существуют на протяжении ста лет. Все это представлено в Центре Пауля Клее в Берне, там к эстетической революции относятся с особым почтением. Наша же выставка показывает обе стороны медали, оба направления в искусстве, которые возникли как из эстетической, так и из политической революций.

Л. Б.: В то время в России происходили жаркие дискуссии о социальном и политическом значении искусства. Русский авангард был «междисциплинарным» и хотел проникнуть во все области жизни. 

К. Б.: Большинство художников авангарда были с самого начала готовы к участию в революционном сломе старого общества, все они хотели внести свой вклад в создание нового общества, нового человека, новой жизни.

Л. Б.: Искусство и в Швейцарии очень сильно коммерциализировано, нам известны крупные выставки, которые очень далеки от реальности. А если искусство политическое, то зачастую оно бывает наказуемо именно политиками.

К. Б.: Рынком искусства движет наша капиталистическая система, и на нем торгуют фетишами. Но наряду с этим существует и искусство, которое не продается, которое вникает во все социальные процессы и там обсуждаются вопросы, которые действительно важны для общества. Я считаю, что нет искусства, которое не было бы политическим, это относится и к абстракционизму тоже.

Даже те художники, которые занимаются искусством, далеким от политики, действуют политически уже тогда, когда отказываются от комментариев. Любое утверждение, высказанное публично, носит политический характер. Потому что таким образом люди провозглашают собственные ценности, демонстрируют собственное мировоззрение, разделяют чью-либо точку зрения или даже хотят на кого-то повлиять.

Игорь Петров: Я хотел бы вернуться собственно к выставке. Как долго она готовилась и каковы были связанные с ней проблемы?

К. Б.: Мы готовили выставку ровно два года. Наши коллеги из Центра Пауля Клее провели свою выставку в России и уже тогда установили первые контакты. Что касается социалистического реализма, то для нас подготовка к выставке оказалась очень непростой. Потому что большинство текстов, книг и источников никогда не переводились на английский или немецкий языки.

В связи с этим нам пришлось в основном опираться на исследования, проводившиеся в Германии и в англоязычных странах, а также на работы американских славистов. С самого начала было ясно, что речь пойдет о взгляде Запада, о нашем отношении к этому искусству. Но в этом вопросе мы не смогли достичь понимания с русской стороной, поэтому было решено главным образом показать, как это искусство видим мы.

И. П.: Как проходила подготовительная работа с русскими коллегами?

К. Б.: Были небольшие трудности с выбором произведений, потому что художественные музеи в России работают не так, как у нас. Например, в России не принято публиковать данные картин в Интернете, иначе можно было бы просто посмотреть, что есть в наличии. Поэтому нам пришлось брать то, что уже показывали на Западе.

И несмотря на это, мы демонстрируем фантастическую подборку работ Александра Дейнеки. Дейнеку никогда не показывали в Швейцарии, по крайней мере в таком объеме и такого качества. У нас чудесные произведения Малевича. В Центре Пауля Клее представлено его абстрактное искусство, а у нас в Художественном музее Берна – более поздняя и скорее образная часть его творчества.

И. П.: Что Вы хотите сказать своей выставкой миру?

К. Б.: Я хотела, чтобы мы еще раз взглянули на соотношение, которое на Западе в течение 100 лет было бесспорным, а именно на соотношение между абстракцией и реализмом. А также хочется узнать мнение людей о том, является ли социалистический реализм только пропагандой или можно считать его искусством. Потому что после развала Советского Союза на международную сцену вышло множество художников из бывших советских республик, и они по праву требуют, чтобы их художественное прошлое воспринималось со всей серьезностью.

И. П.: Когда я впервые увидел плакат о выставке, я был в замешательстве. Русская революция была неизмеримой исторической и человеческой трагедией. За коротким ренессансом русского авангарда последовали репрессии, массовые казни и депортации. На так называемых «философских пароходах» лучших представителей русского искусства и интеллигенции просто выталкивали за границу.

Художественная выставка может существовать, но исторический контекст не должен отсутствовать. Что Вы предприняли для того, чтобы критически отобразить историческую перспективу данного искусства? Чтобы люди, которые приходят в музей, не воспринимали революцию как увеселительную прогулку?

К. Б.: Ваши возражения касаются всех выставок, которые пройдут в этом году. Абсолютно ясно, что надо воспрепятствовать любому упрощенному подходу. Но мы выбрали этот мотив для плаката потому, что и перед молодым поколением возникает вопрос: а вы готовы к революции? Или вам достаточно того, что вы хорошо проводите свободное время? Мы хотели показать, что все революции в своей основе – это протест молодого поколения против состоявшихся людей, уже нашедших свое место в обществе.

Для меня в этот раз впервые представилась возможность интенсивно заняться историей СССР. В России еще многое предстоит доработать. Поэтому пока мы исходим из художественного феномена, но повод поговорить об исторической подоплеке существует всегда.

И. П.:  Хорошо, что Вы упомянули об этой проблеме. Молодежный вопрос. Вопрос, готова ли молодежь к революции. В конце марта мы в Москве могли наблюдать, как молодые люди, родившиеся в основном в 2000 году и не видевшие ничего, кроме нынешнего режима, вдруг вышли на улицы. Но мой вопрос в следующем: существовали ли политически окрашенные условия для получения экспонатов из России? Ведь Вы сказали, что любое искусство – это политика, даже нейтралитет является политической позицией.

К. Б.: Хотя никаких официальных ограничений не существовало, были моменты, когда становилось понятно, насколько серьезно мы относимся к этим произведениям.

К примеру, я хотела показать работу двух художников: Александра Виноградова и Владимира Дубосарского, в шутливо-непристойном, искаженном виде изобразивших колхозный праздник урожая. Эту картину я видела три года назад в Москве. Это безобидное, шаловливое передергивание известной образной формулы, которая знакома нам с начала 1940-х годов. И я с удовольствием показала бы эту огромную картину размером 3х4 метра. Она была создана в начале 1990-х годов, когда люди наслаждались новой свободой, и да, она связана с неким китчем, с тоской по гламуру.

Но тут выяснилось, что другие наши московские коллеги, предоставлявшие нам экспонаты, эту шутку не одобряют. В результате мы взяли другие картины этих эпатажных художников. А сцену празднования сбора урожая можно увидеть только в каталоге.

И. П.: Я ожидал найти здесь упоминание об отважной женской группе «Пусси Райт». Вообще это самое революционное, самое политическое искусство, существовавшее когда-либо в России. Вы задумывались над этим?

К. Б.: Конечно, задумывались и включили это в нашу кинопрограмму. Мы демонстрируем фильм Мило Рау (Milo Rau), который собрал и обработал материалы о судебных процессах в Москве и попытался понять, как могло дойти до того, что группе «Пусси Райт» был вынесен приговор. Само по себе их искусство как эстетическое явление на Западе не признано чем-то особо радикальным. Но в любом случае выставка не была бы полной без упоминания o «Пусси Райт».

Николай Самохвалов, «Текстильная фабрика», 1929 г. Государственный Русский Музей, Санкт-Петербург. Kunstmuseum Bern/© 2017 ProLitteris, Zürich

Л. Б.: Давайте вернемся в 1915 год. Вы упомянули «Черный квадрат» Малевича, это икона в истории искусств. Но Вы говорили и о многообразии позиций на этой выставке, которые являются уникальными. Какое произведение с Вашей точки зрения является ключевым и почему?

К. Б.: Одним из ключевых произведений является для меня трилогия «И Европа будет удивлена». Ее автор, израильская художница Яэль Бартана (Yael Bartana) сняла этот фильм в 2007-2011 годах по заказу польского павильона на Венецианской Биеннале. Ее работа состоит из трех частей и представляет собой мысленный эксперимент, как некто в Польше зовет евреев обратно в Польшу. Они приезжают и отстраивают заново город, а в конце фильма того человека, который их позвал, убивают и его оплакивают.

Бартана мысленно проигрывает этот эксперимент, она показывает, как неудачно все складывается, и делает она это языком фильмов русской революции. Она использует те же самые динамичные положения камеры, этот взгляд снизу на молодые, полные надежд лица, чтобы визуализировать надежду, связанную с революционным переворотом. Трилогия невероятно впечатляет и заставляет сопереживать. И хотя мы знаем, что подобный язык фильма связан с историческими трагедиями, мы оказываемся наэлектризованными и в конце фильма понимаем, что снова попались на ту же удочку.

Произведение искусства, способное вызвать столь сильные эмоции и одновременно нагнать столько страха, является поистине гениальным. Я считаю, что продолжать работать над сознанием – это важная задача, которая стоит перед всеми людьми искусства.

Перевод с немецкого: Юлия Немченко