Дмитрий Скоробутов: «Швейцария спасла мне жизнь»!

Принципы, как оказалось, стоят очень дорого. Я за них заплатил слишком высокую цену. SWI

Он был одним из ведущих журналистов России. Сегодня он политический беженец в Швейцарии. Наш разговор с ним!

Дмитрий Скоробутов был одним из ведущих журналистов России. Сегодня он живет в Швейцарии, получив официальный статус политического беженца. Поговорили с ним о том, что происходит с журналистикой в России: неужели побег из страны действительно стал для него последней опцией и как выглядит в его глазах Швейцария? Это интервью стало результатом как личной беседы с Дмитрием, так и общения по электронной почте. 

SWI Swissinfo: Убежище в другой стране — это была ваша единственная опция?

Дмитрий Скоробутов: Это была единственная и последняя опция выжить. Перед отъездом на меня давили уже так, что оставаться в России было невозможно. Или возможно — но тогда меня как минимум искалечили бы. К этому всё шло. Бездействие полиции и прокуратуры, произвол в судах, нападения, угрозы, «добрые» советы бежать. Было столько всего, что кто-то другой на моём месте не выдержал бы.

А я боролся за свои права до последнего. Увы. Режим оказался сильнее. Страну я покинул за 24 часа. На границе меня затормозили для «особой» проверки документов. В итоге я оказался последним пассажиром рейса в Цюрих, и если бы не сотрудники авиакомпании SWISS, которые помешали закрыть посадочный гейт, то я бы остался в России — до вылета самолёта оставалось 8 минут.

Как в деталях (тех, что вы захотите осветить) проходил процесс получения убежища?

Получение убежища — настолько изматывающая процедура, что лучше отказаться, если есть другие варианты. У меня их не было. Я уехал в никуда, шагнул в пустоту. И это был последний страх, который я поборол — оставить страну, в которой родился и вырос. Процедура стандартная: обращение в один из Федеральных центров приема и размещения беженцев, подача заявления, составление досье, изложение причин и мотивов просьбы о предоставлении убежища.

Далее начинаются собеседования. Первое — формальное и происходит через две-три недели пребывания в Центре. После него — второе, по итогам которого принимается решение о предоставлении убежища или отказе в нём. Это ещё несколько недель ожидания. Если у властей сомнения, то будет третье собеседование. И новые недели ожидания неизвестности…

Какой вопрос на собеседовании с миграционными властями Швейцарии вас удивил больше всего?

Не вопрос — их были сотни, а продолжительность собеседования. Моё длилось 9 часов с перерывами по 15 минут каждые три часа. От переводчика я отказался, поскольку свободно говорю на французском. Поэтому я мог сам корректировать протокол. Рядом был и мой миграционный адвокат.

Когда вы впервые встретились со швейцарцем лицом к лицу, что вы ощутили? Это действительно совсем иной менталитет? Если да, в чем разница?

Первая встреча с настоящим швейцарцем была в 2005 году — первая командировка за рубеж. Это была Швейцария. Мы с коллегами делали серию репортажей, и героем одного из них стал тогдашний президент Швейцарии Мориц Лойенбергер. Он и сформировал моё представление о швейцарцах: пунктуальный, точный и лаконичный, обязательный и надёжный человек.

Сейчас понимаю, что господин Лойенбергер почти эталон швейцарца. А если сравнивать наши менталитеты, то разница очевидна: здесь живут люди дела, в России — люди слова (сказать — не значит сделать); здесь работают, там рассуждают о судьбах мира. Швейцарцы — практики, россияне — теоретики.

В этом, наверное, одно из главных отличий. Я побывал в 50 странах мира от Исландии и Эквадора до Сингапура и Сенегала, видел всё, что можно увидеть, поэтому могу сравнивать. Нигде не встречал более трудолюбивых и ответственных людей.

Почему именно Швейцария? С точки зрения убежища и иммиграции — это не самая простая страна, в отличие от Германии. Там Берлин, как написала недавно NZZ, уже почти опять стал столицей русскоязычной эмиграции.

Когда меня начали выдавливать из России, то единственной возможностью получить защиту было обращение в иностранные посольства. Первой на просьбу о помощи отозвалась Швейцария, и, как оказалось, она этим спасла мне жизнь. Думаю, если бы у меня не было гуманитарной визы и возможности выезда из страны, я бы не смог бороться за себя, сломался бы и сдался. Это было страшно. И ещё страшнее — уехать в другую страну. Это просто шаг в бездну, в неизвестность.

Ваше состояние духа в настоящий момент? Вы счастливы? Напуганы? Опасаетесь неизвестного будущего?

Депрессия. Здесь я практически один. Ждать помощи не от кого, хотя она мне сейчас очень нужна. Из одного стресса я попал в другой. Есть и страх будущего. Пока я его не вижу. Страшно от того, что время идёт, я уже год здесь, а прогресса нет. Возможно, живу ещё на московских скоростях, и мне кажется, что ползу, как черепаха, хотя для Швейцарии характерна как раз неспешная и размеренная жизнь. Мне сложно перестроиться на местный темпоритм. Я привык всё делать быстро — новости в прямом эфире обязывали: быстро, точно, без права на ошибку. 

Тот же вопрос немного с другой стороны: вы не склонны винить себя самого в том, что с вами произошло?

Да. К сожалению. Надо было уходить с ВГТРК раньше. Душно и тесно мне стало ещё в 2012 году. Тогда случилось первое прозрение, так сказать: я увидел сущность российской власти, её антигуманность и бесчеловечность. В своих интервью я рассказывал, что стало триггером, почему и как я начал бороться с цензурой.

Каких трудов стоило доказывать руководству, что новости о социальных и экономических проблемах должны быть в эфире. Должна быть в эфире и борьба с коррупцией. Надо было показывать, кого ловили на взятках, кого сажали в тюрьму. Показывать всех, а не только «мальчиков и девочек для битья». Должен быть объективный подход к освещению событий, их нейтральная подача без оценки и коннотаций. 

Это базовый принцип новостной журналистики — информирование, а не пропаганда. Если мне и давали какие-то поля для манёвра, то потом были репрессии — дрессировали жёстко: резали зарплаты, отстраняли от международных проектов (я был ещё и продюсером международных проектов ВГТРК), лишали суточных, не давали отпуск, не продлевали карточку «пресса» и международное удостоверение журналиста. 

Было много всего. Принципы, как оказалось, стоят очень дорого. Я за них заплатил слишком высокую цену. И когда я слышу в свой адрес оскорбления, вот, он работал на режим, обслуживал власть, то, конечно, обидно: люди понятия не имеют, что я боролся с этой дикой цензурой, защищал своих сотрудников, выбивал им зарплаты, отпуска, щадящие условия работы, премии. Что я потерял всё. Виноват в том, что жалел тех, кого надо было увольнять за профнепригодность и алкоголизм. 

Но книгу о тайнах ВГТРК, о коррупции и воровстве, о серых «звёздах эфира», о деградации некогда лучшего медиахолдинга страны я всё равно напишу.

Но и тут мне мешали — почти лишили возможности кадровых перестановок. Из-за этого я и пострадал: мой режиссёр-алкоголик, избивший меня, как раз из этой серии — дурак в профессии, пьяница, а уволить нельзя. Он когда-то работал у главного пропагандиста России Дмитрия Киселёва. Видимо, и в этом тоже был расчёт — создать мне невыносимые условия труда, максимально осложнить всё. В итоге бил меня по заказу руководства тот самый режиссёр, которого я и жалел поначалу, и не мог уволить впоследствии. Виноват ли я в этом? Да. В новостях рулят жёстко, без жалости и сострадания. Теперь у меня этот навык есть.

Вы считаете, что все сделали правильно, уехав из России? Что вы просто не могли иначе?

А какие у меня были варианты? Умереть там от голода? Или оказаться в сточной канаве с пробитой головой? Спасибо, нет. Я себя уважаю, поэтому выбрал отъезд, а не унижения в своей же стране. Кроме того, ВГТРК блокировала любые попытки трудоустройства — я не мог найти работу. Добродеев пообещал «перекрыть кислород Диме».

И перекрыл. Доходило до абсурда: меня лишали даже пособия по безработице в 650 рублей в месяц; были случаи, когда «по техническим причинам» блокировалась карточка медицинского страхования. Не говоря о произволе полицейско-судебной системы в отношении меня. Какая тут возможность выжить? Только одна — отъезд.

Вы рассчитываете вернуться обратно в Россию? Если да, то когда? Что должно произойти, чтобы вы вернулись?

Нет. Не хочу. Думаю, со временем я просто забуду эту страну. И дело не только во властях, но и в моих бывших друзьях, знакомых, коллегах, близких людях. Меня предали почти все. Даже те, кто был обязан мне жизнью. Столько зависти и злорадства в свой адрес я не видел до этого никогда. Жить среди таких людей. Зачем? Сограждане вообще стали злыми и голодными во всех смыслах. Социальные контрасты чудовищные. 

И в этом я вижу вину властей: чиновники оскотинили людей — низвели их до положения рабов. Чтобы ситуация изменилась, надо не просто менять власть, а её модель, механизмы избрания, контроля и отчётности. А это в России невозможно: реальный протест подавлен, а большинство просто напугано. Люди борются за физическое выживание. По некоторым данным, до 40 миллионов за чертой бедности. Какие тут свободы и демократии, механизмы и выборы? Тут бы где хлеба взять и с голоду не умереть.

Вам был нанесен и моральный и физический ущерб. Вы людей, которые нанесли вам этот ущерб, не простите уже никогда? Что они должны сделать, чтобы вы их простили?

Обиды прошли. Тем более мне все-таки удалось невероятными усилиями доказать в судах и свою правоту, и незаконность действий в отношении меня моего бывшего работодателя, и, что самое главное, наказать избившего меня сотрудника. Он признан виновным по уголовной статье. Зло наказуемо, когда оно визуализируется, становится осязаемым, выводится в паблик. Но, к сожалению, решения судов и приговоры абсолютно формальные.

Сами процессы были фарсом. Их срывали, блокировали, тормозили. Судей, которые принимали решения в мою пользу, просто убирали и «переводили поближе к дому». В общем, потерял больше, чем выиграл. Но мне важнее принципы, честь и достоинство. Но книгу о тайнах ВГТРК, о коррупции и воровстве, о серых «звёздах эфира», о деградации некогда лучшего медиа-холдинга страны я всё равно напишу: мне есть что и о ком сказать…

Вы говорили в разных интервью, что в России журналистики больше нет. Что вы имели в виду?

Ровно то, что говорил: журналистики в её классическом виде больше нет. Её уничтожили мои коллеги, согласившись обслуживать власть, выполнять её указания, запреты, культивировать цензуру, навязанную Кремлём. Коллеги растоптали базовые принципы журналистики — объективность и нейтральность освещения событий, явлений, фактов и персоналий. Кто-то продался за миллионы, кто-то по-рабски служит.

Такие оправдывают себя тем, что «негде работать», «а у нас ипотеки», «надо кормить детей». Практически уничтожена расследовательская журналистика. Резко упал профессиональный уровень. Осталась пропаганда и «Дом-2» — это уровень вокзальной хамки.

Что стало «точкой невозврата»? Какое событие побудило Вас окончательно сказать, что журналистики в России больше нет?

Не было конкретного события. Была постепенная деградация профессии. Не только ТВ, но и всех СМИ вообще. Было противно до тошноты видеть, как некогда талантливые коллеги унижали сами себя, выбирая миллионы и прогибаясь под власть. Некоторые из-за этого мучительного выбора — остаться в профессии и потерять себя или уйти и сохранить — спивались. И это были как раз порядочные и принципиальные люди. И все мы постепенно оказались в выгребной яме. 

Не зря эфирный комплекс ВГТРК находится на Ямском Поле, или, как мы его называли, Яме. Да ещё и в здании одного из управлений ГУЛАГа. Это вообще крайне символично. Сталинский ГУЛАГ убивал людей физически, ГУЛАГ Добродеевский — нравственно и морально-этически.

swissinfo.ch

Уже почти все СМИ обслуживают владельцев: государство или частных лиц, многие из которых встроены в систему или входят в ближний круг Путина. Когда я обсуждал ситуацию в холдинге с помощником гендиректора ВГТРК, он мне сказал: нам не нужны творческие единицы, люди думающие и свободные, нам нужны люди-функции — единицы в штатном расписании.

Следите за новостями из России? Как меняется восприятие, казалось бы, знакомых реалий издалека?

Слежу. Думаю, от этого я не скоро избавлюсь. Без информации и новостей я не могу жить. Это моя профессия. Когда-то она была любимой, примерно до 2012 года. Из Европы я прекрасно увидел, в какой ад превратилась страна. Зрелище чудовищное. Взгляд со стороны позволяет увидеть то, чего не видят сограждане, некоторые из которых уверены, что живут в лучшей стране мира. А это давно не так. И мне тяжело осознавать, что больше нет страны, которую я любил, которую мог назвать родиной, которая была моим домом. И люди тоже виноваты в этом.

Дмитрий Скоробутов 

Родился в г. Красноярск

Учёба:
1994 — Вестминстерский университет (Лондон);
1995-2000 — факультет иностранных языков, Красноярский государственный педагогический университет им. В.П. Астафьева;
2000-2003 — аспирантура в Московском педагогическом государственном университете;
2004-2006 — Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение Академия Медиаиндустрии.

Работа:
2000-2001 — редактор программы «Намедни» (НТВ);
2001-2002 — редактор программы «Международная панорама» (ВГТРК);
2002-2017 — шеф-редактор программы «Вести» (канал «Россия-1», ВГТРК);
2005-2015 — шеф-продюсер международных проектов (каналы «Россия-1», «Россия-24», «Моя Планета», ВГТРК);
2011-2012 — замдиректора Центра информации «Русского Географического Общества».

Они избрали эту власть, они её кормят, они её терпят. А власть этим пользуется: жирует за счёт народа и цинично хамеет. И моё поколение людей в возрасте от 35 до 45 лет виновато в том, что Россия скатилась в диктатуру. Мы сыто жили в нулевые — десять лет изобилия, веселья и тусовок — и не думали о правах и свободах. А сейчас поздно — режим усилился так, что сменить его практически невозможно. 

Что вам нравится в Швейцарии? Что вам не нравится в Швейцарии?

Природа. Горы, озёра, долины. Особенно люблю Ривьеру и Тичино — это верхняя граница субтропиков, поэтому пальмы и кипарисы на фоне снежных альпийских вершин смотрятся сказочно. Не нравится — необходимость ждать везде и всюду: приёма у врача, например. Но в такой невероятной красоте ожидание — это наслаждение…