«Мои работы подобны природе, они продолжают жить»!

Ее искусство встроено в природу, будучи частью ее и одновременно ее эхом, репликой, отражением. Zuma Press Inc / Alamy Stock Photo

«Потрет художницы», которая четыре десятилетия назад предпочла общаться с собаками и растениями, а не со швейцарскими кураторами.

Перевод с английского и подготовка русскоязычной оригинальной версии: Игорь Петров.

Чтобы заново открыть для себя личность и творчество Вивиан Сутер (Vivian Suter), миру искусства потребовалось довольно-таки много времени. Когда в начале 1980-х годов, сразу после своих первых успешных персональных выставок, она покинула Швейцарию, арт-сцена не поняла или не захотела понять ее мотивов. Ее отвергли, как говорится, «с глаз долой, из сердца вон». С тех пор утекло много воды_ и сегодня ее радикальное решение кажется едва ли не единственно правильным поступком, который художник мог в той обстановки совершить, дабы сохранить свою самобытность.

Многие художники в наши дни куда в большей степени озабочены изменением климата, чем арт-рынком, или же в лучшем случае они хотят и экологическую совесть сохранить, и капитал приобрести. Для молодого поколения деятелей искусства Вивиан Сутер стала источником вдохновения, моделью для подражания, человеком, нашедшим способ уважительно относиться к окружающей среде, не идя ни на какие уступки, но при этом оставаясь экономически востребованным и рентабельным художником. Для других она активистка и радикальная экофеминистка.

В последние десятилетия эта швейцарская художница, живущая рядом с вулканом в тропических лесах у озера Атитлан, особого интереса ни у кого не вызывала. Лишь недавно несколько ее картин были куплены престижным Институтом искусств Чикаго (Art Institute of Chicago), потом ее пригласили принять участие в знаменитой биеннале в Касселе documenta. Ее необычный образ жизни стал рыночным преимуществом, ее нонконформизм — источником безграничного любопытства. Кураторы выставок и экспозиций чувствовали себя так, как будто они вдруг открыли для себя какое-то ранее забытое сокровище, сродни неизвестному виду пестрых тропических птиц.

Мне нравится работать, пока не стемнеет. Flavio Karrer

Вернувшись в престижные музеи мира, Вивиан Сутер была искренне тронута профессионализмом реставраторов, бережно обращавшихся с ее картинами и постоянно придумывавших новые способы их хранения и консервации ее холстов, полных необузданной природной ярости, в буквальном смысле несущих следы присутствия живой природы, включая падшую листву и запах мокрого грунта. Ее картины — это память о пережитом, фиксация очень специфического момента творческого «большого взрыва», понять который можно, только если учесть все особенности ее очень специфического жизненного и креативного контекста.

Ее главной целью всегда было стремление создавать искусство с нуля, заново, без каких-либо сторонних влияний, тем не менее картины Вивиан Сутер явно носят в себе следы американского экспрессионизма, латиноамериканского магического реализма, не говоря уже о влиянии ее матери, художницы Элизабет Уайлд (1922–2020). Очевидно и родство ее творческой манеры с наследием таких швейцарских художников, как Мартин Дислер или Мириам Кан, которые были еще и ее близкими друзьями.

Вивиан Сутер обычно развешивает полотна на разной высоте, иногда она даже просто кладет их на землю, исходная точка зрения, с которой надо рассматривать ее работы, постоянно меняется. Собранные вместе в едином пространстве, ее картины становятся частями гигантской иммерсивной машины, генерирующий опыт, заставляющий вас чувствовать себя так, словно это вы лично путешествуете где-то в чаще тропического леса. Находясь буквально внутри ее работ, как в лабиринте, мы словно неизменно скользим от природы к культуре и обратно без каких-либо барьеров между ними, постоянное ощущая на себе влияние процесса виртуального коллажирования, развернутого во времени и пространстве.

Прямое взаимодействие с материальными и фантазийными аспектами, физический контакт с холстом и пейзажем одновременно: именно этого и ищет в стране далекой Вивиан Сутер, устанавливает непосредственные отношения креативной напряженности, возникающие, как вольтова дуга, между двумя полюсами: ей самой и холстом. Ее искусство встроено в природу, будучи частью ее и одновременно ее эхом, репликой, отражением. Тропический лес — это то место, где художница черпает свою энергию вдохновения. 

Приведенное ниже интервью возникло по итогам нескольких разговоров при помощи Skype. Несмотря на отвратительное качество связи, мы пытались снять физические и ментальное расстояние между нами, что было нелегко, учитывая наши скромные познания в английском. В итоге мы получили «портрет художника», который четыре десятилетия назад предпочел общаться с собаками и растениями, а не со швейцарскими кураторами. Перед нами в режиме реального времени возник увлекательный паззл, между отдельными элементами которого порой начинают возникать «зияющие высоты», пустоты и умолчания. 

SWI swissinfo.ch: Для начала хотелось бы получить представление о вашей повседневной жизни: можете ли вы описать свой обычный день?

Вивиан Сутер: Когда я встаю утром, я сначала должна покормить своих трех собак. Затем я хожу по дому. Я смотрю почту, гуляю по саду и смотрю, что там случилось, если ночью дул ветер. Выбираю одежду и обувь. Для рисования я поднимаюсь на гору. Это крутой маршрут, но не очень дальний. Но сначала мне нужно дойти до места, где находится мое «шале», и вынести из него картины, чтобы посмотреть, как они выглядят при дневном свете. После этого я размещаю их внутри на абсолютно белых стенах, чтобы можно было рассмотреть их с разных сторон. Затем я креплю новый холст на подрамник, у меня есть помощник, он помогает мне в этом. Потом работаю. После обеда я готова подняться в гору в мою студию — иногда я иду туда и утром, но в основном я хожу туда после обеда.

Вся природа — это мастерская. Flavio Karrer

Мне очень нравится время, когда свет меркнет, цвета становятся такими розовыми, желтоватыми. Я слышу звуки деревни внизу. Мне нравится работать, пока не стемнеет. На горе у меня нет электричества. Иногда я продолжаю работать, когда уже стемнело, при свете свечи. Потом я спускаюсь вниз с фонариком. У меня есть трость, но недавно я все равно упала и ободрала себе лицо, но потом я обработала раны соком алоэ. Уходя, я обычно говорю охраннику, что если меня долго не будет, то пусть идет и ищет меня где-то там по дороге…

Давайте поговорим о том, как вы работаете, о художественном процессе. Как вы начинаете работу над своими картинами? Делаете ли вы наброски? Сколько времени уходит на то, чтобы дойти до полной реализации задуманного?

Я стараюсь оставаться максимально открытой. Я делаю эскизы и наброски, но редко и не специально. Я работаю над разными картинами, порой одновременно. Но я редко возвращаюсь к картине после того, как она была закончена. Иногда я чувствую, что картина вовсе не идеальна, я стараюсь оставить ее в стороне, чтобы посмотреть на нее еще раз, но позже.

Вы рисуете, положив холст на землю?

Иногда. Но в основном я рискую с холстом на стене, в моей студии, или на дереве, укрепив на него подрамник.

Можно сказать, что вся природа — это ваша мастерская. Чтобы попасть к Вам в ателье, нужно подняться в гору, пройдя через заросли кустов и деревьев, пропитавшись щебетанием птиц, запахом земли и ее плодов. Как вам удается не отвлекаться и сосредоточенно работать в условиях этого почти настоящего райского сада?

Мое душевное состояние похоже на медитацию, я нахожусь в связи с природой, которая все время меняется. Я думаю, что эта динамика как раз и проявляется в моих работах.

Вас когда-нибудь саму удивлял итоговый результат?

Мне очень нравится, когда вдруг картина приобретает способность удивить меня саму. Иногда я пишу картину, когда уже стемнело. Тогда мне приходится спускаться с горы, освещая себе путь фонариком, и ждать следующего дня, чтобы посмотреть, что же у меня в итоге получилось.

А если вы разочарованы результатом, то что? Выбрасываете холст и начинаете все с начала?

Нет, не выбрасываю, просто откладываю его в сторону. Иногда то, что сегодня мне не нравилось, приходится мне на следующий день вполне даже по душе.

Я позволяю картинам быть свободными. Flavio Karrer

Не могли бы Вы рассказать мне больше о материальном аспекте Вашей живописи?

Я позволяю картинам быть свободными. Я смешиваю цветовые пигменты с рыбьим жиром, я использую масло, акриловые краски, порошковую краску и, конечно, дождевую воду… Эти материалы они как продолжение среды, в которой я работаю, они часть ее. И только собрав все части воедино, я получаю шанс сформулировать некое целостное творческое высказывание.

Как Вы нашли себя и свой путь в швейцарской художественной среде 1970-х годов?

Я создавала картины самых разных форматов, все они были довольно большими, в Швейцарии они пользовались успехом. Потом я уехала и почувствовала, что мне нужно как-то развиваться дальше. Я решила остаться в Гватемале, у меня родился сын. Позже сюда ко мне переехала жить и моя мать. Это изменило в том числе и манеру моей живописи. Я не могла продолжать заниматься искусством в Швейцарии. Внешняя форма была очень важна, но я хотела больше сосредоточиться на внутреннем содержании. С транспортом было очень сложно, поэтому я начала использовать материалы, найденные здесь же, на месте, включая холст и краски, хотя мне всегда приходится все-таки привозить что-то себе из-за границы.

Переезд был важным решением. Оно было связан с поиском творческой свободы, которую Вы не могли найти в Базеле?

Да, безусловно. Социальная часть моей работы, например походы на вернисажи и открытия и так далее, нравилась мне меньше всего. Но, когда я приехала в Гватемалу, я оказалась около нуля, меня тут никто не знал, у меня почти не было выставок, но я всегда продолжала работать.

В 1970-х годах идеалы движения «назад к природе» разделяли многие художники. То есть вы, поселившись в саду-студии, окруженной тропическими деревьями, вернулись к природе в буквальном смысле. Это и было так задумано?

Я ни о чем таком не думала. Я просто хотела оградить себя от внешних влияний. Я хотела, чтобы все у меня опять было создано с нуля.

Вы дочь художницы и вы сами стали художницей, живя в Гватемале. Наверное, это было непросто?

Когда я показывала свои работы в галерее «Диаграмма» в Милане в 1981 году, я помню, что там было очень мало женщин. Я, конечно, уже тогда была феминисткой, но для меня этот вопрос никогда не был какой-то особой темой. Но сейчас, живя в стране победившего «мачизма», я ощущаю этот аспект моего мировоззрения куда более остро!

Я решила, что больше не буду противостоять природе, но что я буду сотрудничать с ней. Flavio Karrer

Да, я познакомилась с этими американскими художниками в 1972 году на выставке documenta 5, которую курировал Харальд Зееманн. В то время я еще не осознавала этого влияния. Но да, у нас в Гватемале тоже есть такие цвета. Когда я жила в Базеле, я также была близка к швейцарским художникам того времени, некоторые из них, такие как Мартин Дислер и Мириам Кан, тоже были связаны с экспрессионизмом. Я также дружила с Маркусом Раетцем, но я могла бы назвать еще много имен.

А как насчет влияния латиноамериканского авангарда, магического реализма?

В Мексике, Гватемале, Аргентине и Сан-Паулу я познакомилась с некоторыми очень интересными художниками. Возможно, магический реализм оказывает большее, чем я думаю, влияние на латиноамериканское искусство в целом и на литературу в частности, но моя бабушка и мама тоже всегда рассказывали мне много разных историй.

Не могли бы вы кратко описать свой опыт работы с такими кураторами, как Жан-Кристоф Амманн (Jean-Christophe Ammann) и Адам Шимчик (Adam Szymczyk)?

Впервые я познакомилась с Адамом Шимчиком, когда он был директором музея «Кунстхалле Базель». А в 2011 году он пригласил к себе ту же группу художников с выставки 6 Künstler aus Basel («Шесть художников из Базеля»), которую Жан-Кристоф Амманн представлял 30 лет назад, то есть когда он сам руководил этим музеем. Затем он пригласил нас с мамой на групповую выставку Olinka, or Where Movement Is Created (2012), устроенную в Museo Tamayo Arte Contemporanéo в Мехико, и с тех пор наши отношения успешно развиваются. 

Так я внезапно снова оказалась на виду и в итоге провела несколько своих выставок. Мои работы снова вызывали любопытство кураторов за рубежом. Я была очень рада, когда мои работы осмотрели реставраторы Института искусств Чикаго. Они купили потом много моих работ, в том числе самых ранних, и мы их выставили. 

Вы боялись, что они их не примут?

Да, но все обошлось, и теперь картины находятся в Чикаго. Для моей выставки в Tate Liverpool 2019 они также купили одну картину, ту, что из Касселя. Их команда реставраторов подошла к делу очень серьезно. Я поняла, что такие картины, как мои, тоже можно сохранять.

Некоторое время назад, в 2005 году, ураган затопил Вашу студию. Что произошло с вашими картинами?

Я увидел все мои работы буквально плавающие вокруг в грязи. Работа всей моей жизни была просто уничтожена. В доме тоже все было разрушено, нам пришлось переехать, а собака утонула. Моя мать была в инвалидном кресле. Приехала служба спасения, и нам пришлось поселиться у соседки и провести два месяца в гостинице. Я долго не возвращалась в студию, мне было страшно. Но постепенно мы прибрались, работы высохли. И я поняла, что то, что произошло, может и должно стать частью моей работы. На картинах остались следы воды, грязи, листьев. Это был поворотный момент, я поняла, что мои картины не уничтожены, что они как бы преобразованы. Они зафиксировали новый опыт. После этого я решила,  что теперь буду не противостоять природе, а сотрудничать с ней.

То есть до этого холсты рассматривались Вами как нечто сакральное?

Да нет, потому что я и так работала в горах, а это для картин не самое лучшее место. Но после урагана моя точка зрения на живопись изменилась полостью. Я «благодарно приняла» погоду, так сказать, как часть моей жизни. Я позволила природе войти в нее. Когда шел дождь, я специально оставляла картину на улице и смотрела на нее на следующее утро, чтобы понять, что с ней произошло. Мог пойти дождь, а еще по картине могло пройтись какое-нибудь животное, да вообще с ней могло произойти что угодно… Иногда случается так, что я помещаю свои картины внутрь некоего стерильного пространства с белыми стенами. Но почти в каждом выставочном пространстве я стараюсь создать атмосферу близкую к той, в которой я работаю. Посещение такой выставки может и должно быть похоже на пребывание в тропическом лесу. 

Сегодня вы признанный мастер, но так было не всегда. Наверное, это очень трудно, жить, не имея признания. Где вы находили силы работать дальше?

Мне требовалась огромная сила воли, чтобы продолжать работать, даже не получая никакого признания, а то немногое, что находило путь к публике, всегда ведь получало очень критические оценки. Тем не менее я продолжала работать, черпая силы в природе. И в моем желании быть здесь, в этой стране. Я оставалась здесь, потому что я хотела здесь работать и хотела найти в итоге способ самовыражения. Мне очень нравилось общаться с природой. Но мне также понравилось, будучи в Греции, иметь возможность поработать на острове Нисирос, с тем чтобы подготовить свою работу для выставки documenta 14, которая проходила в Афинах. Это был очень приятный опыт. Я поняла, как важно иметь возможность показывать свои работы на открытом воздухе в необычных местах.

Вы по натуре бродяга, кочевник?

Раньше, когда я была моложе, я была кочевником. Я много путешествовала по миру, бывала в Африке, Азии, Австралии. Мне нравилось знакомиться с людьми. А во время поездки по Северной и Центральной Америке я открыла для себя озеро Атитлан.

А потом вы поселились здесь и стали вести больше оседлый образ жизни?

Да.

Ваша мать (Элизабет Уайлд / Elisabeth Wild, 1922–2020) была видной художницей. Не могли бы Вы рассказать нам о первых моментах Вашего увлечения искусством и о том, какую роль в этом сыграла Ваша мать?

Я не чувствовала с ее стороны никакого давления. Мы не так уж много разговаривали о том, что делаю я. Сначала я еще показывала маме свои работы, потом перестала, потому что она была очень критична. Но сама я всегда внимательно следила за ее работой. И мы в основном обсуждали ее картины. Она была очень сильной, упрямой и твердолобой. Ей нравилось, что я могу быть такой свободной. Она сама не могла, она была очень сдержанной по натуре. Иногда мы выставляли наши работы вместе, и тогда сразу чувствовались и наша близость, и одновременно наш совершенно разный подход к искусству.

Так что я росла, а моя мать постоянно занималась живописью, поэтому в моем детстве ни минуты не проходило без искусства. До тринадцати лет мы жили в Аргентине. Затем переехали в Швейцарию, где я закончила среднюю школу. Потом я поступила «Высшую школу искусств и ремесел» в Базеле (Freie Kunstakademie Basel). Я посещала класс живописи, но также изучала скульптуру, цвет, письмо и так далее.

Помните ли Вы какого-то преподавателя, который сыграл в процессе вашего творческого становления особую роль?

Да, Франц Федье (Franz Fedier, 1922–2005), он был моим учителем живописи. Он был очень любезен и весьма поддерживал меня. Впоследствии мы поддерживали контакты, он всегда приходил на мои выставки. Франц учил нас рисовать, помимо холста, на таких материалах, как бумага, дерево, даже снег. Он был очень открытым, и я была его ученицей в течение четырех или пяти лет. Я помню, что он любил, чтобы мы были пунктуальны и посещали занятия без опозданий.

Ретроспектива работ Вивьен Сутер открылась 6 ноября 2021 года в музее Kunstmuseum LuzernВнешняя ссылка в самом центре города около Центрального вокзала. Выставка продлится до 13 февраля 2022 года.