«Открытая демократия» для Швейцарии и не только!

Гравюра, изображающая первую сессию парламента унитарной Гельветической республики в швейцарском городе Аарау 12 апреля 1798 года. Photopress-archiv / Str

Как граждане могли бы принимать более активное участие в политических процессах? Политолог Йельского университета Элен Ландмор (Hélène LandemoreВнешняя ссылка) предлагает свой вариант: а что если начать создавать комитеты, состоящие из случайно выбранных граждан?

Идея о том, что граждане могут и должны играть более активную и важную роль в процессе принятия политических решений, в последние годы привлекает к себе всё большее внимание. Демократия, однако, в настоящее время переживает нелегкие времена. На постсоветском пространстве она фактически демонтирована или находится в состоянии системного кризиса, не все благополучно с ней даже во многих странах Евросоюза. Что делать? 

Можно сказать, конечно, что речь идет о больших исторических циклах и человек сделать тут ничего не может. Но так ли это? Элен Ландмор (Hélène LandemoreВнешняя ссылка), доцент кафедры политологии Йельского университета, является ведущим экспертом и знатоком самых разных форм демократического участия граждан в обсуждении общественно значимых проблем. 

Недавно у нее вышла монографияВнешняя ссылка «Открытая демократия: изобретая заново народовластие для 21 века» (Open Democracy: Reinventing Popular Rule for the Twenty-First Century). Мы поговорили с ней об этой книге и о некоторых проблемах, с которыми сегодня сталкиваются демократические режимы в самых разных странах.

Уроженка Франции Элен Ландмор (Hélène Landemore) — доцент кафедры политологии Йельского университета. Stephanie Anestis

SWI swissinfo.ch: Начнём с простого. Как вы считаете, люди демократичны по природе?

Элен Ландмор: Это всё равно что задать древний вопрос о том, добры люди по природе своей или злы. Мы обладаем изначально некоей эмпатией, но очень многое все-таки закладывается в детстве и юности. Так и с демократией: я думаю, это зависит от общества, в котором вам довелось родиться. 

В некоторых государствах, например в США, Исландии, скандинавских странах — я подозреваю, также и в Швейцарии — очень важна идея социального равенства, и это чувствуется во взаимодействии людей.

Иерархии тут не так очевидны, как, например, во Франции или Великобритании. В конечном итоге речь идет о выводе людей при помощи инструментов просвещения из контекста, в котором они родились. Я думаю, такое вполне осуществимо.

SWI: Как вы пришли к изучению проблем народовластия?

Э. Л.: Несколько лет назад я поняла: общества основаны на идее, что для создания эффективной группы в неё нужно включить много умных людей. На самом деле социальные науки говорят нам, что в такой группе лучше иметь немного меньше людей интеллектуальных, а побольше таких, которые мыслят нестандартно.

Если у вас в группе есть десять Эйнштейнов, которые используют одну и ту же систему мышления для решения какой-то общей проблемы, то, скорее всего, такая группа пойдет не очень далеко. А если вы располагаете набором очень разных граждан в составе, например, поэта, математика и повара, то такой группе куда быстрее удастся выделить главную задачу и использовать все свои сильные стороны для её решения.

Очевидно, что для проведения хирургической операции ни поэт, ни повар не нужны; это абсолютно точное и ограниченное поле действий. Но для формирования политики и решения проблем будущего больше подойдёт именно такая разнородная группа.

SWI: Эта идея находится и в центре вашей книги «Открытая демократия». Расскажите, пожалуйста, коротко о ней.

Э. Л.: Сейчас многие не удовлетворены тем, как работает демократия. Написано множество книг о том, почему так происходит. В своей работе я предлагаю проект подлинной демократической формы самоуправления, которая открывает простым гражданам доступу к центральной ветви власти — законодательной.

Ключевым институтом в такой системе является некое мини-сообщество, орган, состоящий из граждан, выбранных совершенно случайным образом. Он мог бы иметь широкие законодательные полномочия или определять политическую повестку дня, дополняя или даже заменяя выборные политические институты в качестве источника законотворческой легитимации.

SWI: В чем состоит преимущество таких мини-сообществ по сравнению с обычными выборными органами власти?

Э. Л.: Что меня поражает — и я надеюсь, поразит и читателя — это то, насколько «партийно» общество представлено в выборных органах власти. Парламенты создают очень искажённый образ населения своих стран и проблем, с которыми сталкиваются граждане. Я думаю, что вы получите гораздо лучшее представление о том, что нужно обществу и чего оно хочет, благодаря случайно выбранному мини-сообществу.

У нашего мозга тоже есть задача отражать для нас окружающий мир, однако, отражая, мозг одновременно и искажает этот мир. Вопрос заключается в том, хорошо ли наш мозг помогает нам ориентироваться в этом мире. Наши политические структуры и институты в этом смысле похожи на наш мозг. В настоящий момент дела у них идут не очень хорошо, и поэтому у нас возникают всевозможные проблемы, угрожающие демократическим режимам.

SWI: Будут ли эти мини-сообщества, как вы их называете, заниматься конкретными проблемами или регионами?

Э. Л.: Это может быть орган самого широкого профиля, занимающийся напрямую законотворчеством или, по крайней мере, определяющий политическую повестку дня, выявляя основные социальные проблемы на следующие 10 или 15 лет и определяя приоритетные направления их решения.

Затем задача поиска специализированных ответов может быть делегирована другому мини-сообществу, которое будет заниматься уже отдельными вопросами. Открытое мини-сообщество подобно строительному блоку: его можно комбинировать с другими аналогичными органами.

SWI: То есть парламенты, правления, министерства и другие структуры не исчезнут, а просто будут управляться другой консультационно-совещательной структурой?

Э. Л.: Да. Задача не в отказе от всех уже существующих структур, но в переосмыслении самого значения и содержания принципа народного представительства. Мы могли бы начать с выделения в наших демократических государственных системах места для этого нового открытого законодательного органа, «Народного собрания» или «Палаты народных представителей». У него будет своя юрисдикция, скажем, по экологическим вопросам.

Мы могли бы постепенно перенаправлять полномочия от избранных собраний к этой третьей палате, прежде чем в итоге найдём некое равновесие, при котором они смогут плодотворно сотрудничать. Но я думаю, что нам до этого ещё далеко. Единственный регион, где такую систему действительно опробовали, — это немецкоязычная часть Бельгии, существующей наряду с фламандской и французской частями. 

Там местный парламент добровольно передал часть своих полномочий совету из 49 случайно выбранных граждан, сказав им: «Ок, договорились, мы объявляем себя морально обязанными реализовать всё, что вы скажете». Это один из возможных вариантов, но он зависит от доброй воли со стороны тех, кто уже находится у власти.

SWI: Не слишком ли рискованно давать таким органам реальную законодательную власть? Может быть, им лучше оставаться исключительно консультативными структурами?

Э. Л.: Я не думаю, что их следует рассматривать только как чисто консультативные структуры. Люди ведь иначе будут тратить время и силы на то, что не возымеет потом никакого реального действия.

SWI: Сейчас мы наблюдаем повсюду акции протеста и всплески народного негодования. Люди выходят на улицы, в том числе и в Швейцарии. Значит ли это, что ими всеми движет желание добиться большего участия в политике и в процессах принятия политических решений?

Э. Л.: Я думаю, что речь идет о стремлении к более эффективному политическому представительству. Я не уверена, что люди просто горят желанием участвовать в политике ежедневно, но, когда они видят, что не получают того, что им нужно, они начинают думать, что им необходимо отобрать власть у тех, кто ими правит, причем прямо сейчас.

SWI: Вернуть себе контроль…

Э. Л.: Именно. А некоторые говорят: а давайте введём прямую демократию. Но я не уверена, что это правильный ответ, потому что прямая демократия эффективна только в решении отдельных конкретных вопросов. Невозможно вовлекать в неё всех людей постоянно; массовое голосование — это специальный инструмент, его необязательно проводить ежедневно.

SWI: Говоря о прямой демократии, вы пишете, что «ошибочно думать, что демократический суверенитет сводится лишь к тому, чтобы предоставить гражданам полномочия по окончательной ратификации законодательных актов». Но в чём же тогда заключается реальный демократический суверенитет?

Э. Л.: В праве первого голоса, последнего голоса и голоса в середине процесса! Во Франции есть такой юрист и правовед Доминик Руссо (Dominique Rousseau), который говорит о некоей «непрерывной демократии». Я не согласна с его подходами к определению роли институтов, но мне нравится его толкование сути фактора времени.

Лично я опираюсь на метафору пространственного характера, она говорит об открытости и о максимальном вовлечении людей в политику. Вопрос не только и не столько в праве наложения вето, вопрос состоит в итоге в инициировании процессов, в надзоре за исполнением решений и в участии в процессе их принятия, и в конечном итоге речь идет о праве на последнее слово.

SWI: А как насчёт швейцарской модели? В книге вы называете Швейцарию своего рода исключением.

Э. Л.: Мне никогда не приходилось заниматься в Швейцарии научной деятельностью. В США модель Швейцарии преподносится как крайний случай, исключение из правил, которое мало чему может нас научить. Но на самом деле эта модель как раз и пример, и источник вдохновения, хотя швейцарской модели как не хватает наличия таких открытых мини-сообществ. У вас нет случайно сформированного органа, представляющего всё население.

SWI: Демократическое представительство также связано с доверием, о чём мы много говорим в последние дни, в том числе в контексте пандемии. Как вы считаете, доверие больше основывается на хороших результатах политической работы, или на хороших результатах, но достигнутых в условиях непосредственного участия граждан в обеспечении таких результатов?

Э. Л.: Гражданские собрания могут очень многого добиться. Во Франции общество характеризуется огромной степенью социального недоверия, причем как среди граждан, так и в рамках отношения граждан к правительству. Я там участвовала в работе некоторых таких мини-сообществ. Они состояли из людей, представляющих все слои общества. И я заметила, что взаимное недоверие людей уменьшалось от сессии к сессии. В принципе такие органы предоставляют возможность людям становиться действительно источником власти.

При этом вам не нужно доказывать свою компетентность или лояльность к определенной партии. Участники этих собраний являются сообществом, выбранным случайным образом. Им доверяют власть, с тем чтобы они могли что-то сделать для общества. Это очень полезно, оказывает мотивирующее воздействие. Партийная же система, с другой стороны, является по сути своей антагонистичным механизмом, она работает на основе системы распознавания «свой-чужой». Многим это уже надоело, и поэтому они зачастую полностью уходят из политики.

SWI: Значит ли это, что наиболее успешно справляются с пандемией страны, обладающие высокой степенью общественного доверия?

Э. Л.: Страны, которые преуспели в борьбе с COVID-19, уже имели опыт предыдущих пандемий. Например, страны Азии прошли в свое время через масштабную эпидемию атипичной пневмонии. Я не уверена, что их успех во многом связан с действующими там политическими системами или что он имеет какое-то отношение к общественному доверию. На данный момент я очень осторожно отношусь к урокам, которые мы можем или должны будем извлечь из пандемии.

SWI: А как насчёт протестующих против мер по борьбе с пандемией? Некоторые из них, и это не секрет, сторонники теорий заговора, но некоторые протестуют, потому что они считают, что антивирусное законодательство ограничивает их гражданские свободы. Так ли это?

Э. Л.: Вы затронули важный пункт. Сейчас, по крайней мере во Франции, всё решают эксперты и правительство, без особого обсуждения в парламенте и без участия граждан. Уверены ли мы в том, что нам нужно заморозить экономику и ограничить тем самым жизненные перспективы молодёжи, и все только для того, чтобы спасти жизни тех, кто в среднем уже старше 80 лет? Я не уверена, что даже эти 80-летние люди сочтут такое решение справедливым. Это сложный, даже страшный вопрос, но, возможно, его необходимо задать. До тех пор пока мы не будем его открыто обсуждать, граждане будут возмущаться, и я их понимаю.

SWI: Где могло бы состояться такое обсуждение?

Э. Л.: Это мог бы быть гражданский конвент по вопросам пандемии и восстановления экономики после неё. Сейчас публикуется множество ужасных историй о молодых людях с психическими заболеваниями, о домашнем насилии и так далее. Нам необходимо услышать эти голоса. Может быть, под конец нами будет сделан вывод о том, что карантинные ограничения были оправданны, но такие решения должны приниматься демократически. 

Какой образ жизни нам подходит больше и что лучше — ужасный конец или ужас без конца? Я не знаю ответа на этот вопрос, но я знаю, что эта проблема сейчас даже не обсуждается с участием всех заинтересованных сторон. Мы просто решили, что экспертам виднее, как нам жить. Но они отнюдь не обладают универсальными знаниями.

SWI: Сейчас названия многих актуальных политологических монографий и книг выглядят довольно мрачно с точки зрения будущего демократии. А какое настроение у вас сейчас?

Э. Л.: Я думаю, что в конечном итоге демократия и желание жить на условиях суверенного самоуправления по-прежнему мотивируют граждан не опускать рук. Мы наблюдаем это сейчас в Беларуси или же в Польше, где женщины протестуют против запрета на аборты. Я думаю, что люди там хотят свободы, и они знают, что ближе всего к её обретению они могут подойти с помощью демократических процедур.

Перевод с английского: Нина Шулякова