Жесткий приговор жестокой системе государственной опеки

Воспитанники колонии для детей из «неблагополучных семей» «Зонненберг» («Sonnenberg») в городе Криенс (Kriens), кантон Люцерн, 1944 г. Paul Senn

Швейцария намерена, наконец, поставить точку в печальной истории с так называемыми «работными детьми», насильственно вырванными по распоряжению органов опеки из неблагополучных домашних хозяйств и размещенных в более состоятельных приемных семьях. В последнее время, однако, очень часто эта проблематика сводилась к набору простых стереотипов: с одной стороны жестокие чиновники, с другой — алчные приемные родители, эксплуатировавшие детскую рабочую силу. Однако есть здесь и еще один фактор, который почти не упоминается, а именно, бедность.

В момент создания современной Швейцарии в 1848 году в стране не было вообще никаких структур социального страхования. Государство в лице федерального центра не считало необходимым да и не имело возможности вмешиваться в сложившиеся в кантонах структуры повседневной жизни граждан. Социальные проблемы в стране регулировались естественным образом — эмиграцией. Тот, кто по тем или иным причинам оказывался на обочине общества, мог покинуть страну в поисках лучшей жизни.

Власти не мешали процессу эмиграции, усматривая в нем возможность серьезной бюджетной «экономии» на социальных вопросах. Тем не менее к началу 20-го века не в последнюю очередь из-за распространившихся идей социализма государство в Швейцарии было вынуждено приступить к созданию хотя бы основ социального страхования и обеспечения, в том числе это касалось и судеб детей из малообеспеченных семей. На референдуме 6 декабря 1924 г. граждане согласились с предложением предоставить государству полномочия по созданию и развитию системы государственного пенсионного обеспечения (AHV). 

Реализована на практике эта система была только в 1948 году, но все равно, тот референдум стал четким сигналом — общество «дозрело» до современного подхода к проблеме помощи наиболее социально уязвимым слоям общества, к которым традиционно относятся старики и дети. Старики теперь имели шанс получить пенсию, но как быть с детьми? Здесь государство продолжало уповать на потенциал общественного саморегулирования, а так же на частную инициативу, включая инициативу церкви. Система государственного детского попечения Швейцарии долгое время была развита минимально, занимаясь, в основном, «перераспределением» детей из неблагополучных семей в более благополучные.

Такие решения принимались порой совершенно произвольно. Вплоть до 1970-х гг. швейцарская система детского социального попечения была перегружена и недофинансирована. Дети, попавшие в ее жернова, не имели в своем распоряжении механизмов защиты от жестокости, равнодушия чиновников и физического насилия. Что уж говорить об адекватных с точки зрения педагогики уходе и воспитании..

Конечно, система была порочна и жестока, хотя не каждый, кто работал в ней, изначально стремился сознательно нанести детям ущерб, не говоря уже о том, что в те времена под «благополучием ребенка» подразумевалось нечто совсем иное, чем в наши дни. Поэтому основной вопрос, наверное, следует поставить следующим образом: какие экономические реалии и какой моральный климат способствовали сохранению в Швейцарии столь архаичной системы социальной опеки вплоть до второй половины 20-го века?

Бедность – не порок?

Ответить на этот вопрос довольно сложно, ведь большинство из взрослых того времени, кто мог что-то решать, — родители, учителя, юристы, государственные служащие, духовенство — уже отошли в мир иной и потому не могут объяснить нам тогдашнюю свою позицию и мотивацию. В современной социологической науке сейчас очень не хватает их «свидетельских показаний». Те же исследования, что все-таки были проведены, опирались по большей части на рассказы тех, кто сам тогда был ребенком. Насколько такая ситуация способствует объективности оценок и выводов?

Историк Лоретта Сельяс (Loretta SegliasВнешняя ссылка), занимающаяся данной темой, предприняла недавно попытку подойти к проблеме «работных детей» со стороны общин — самой низшей, но при этом важнейшей ступеньки в рамках всей социальной структуры швейцарского общества. Она попыталась выяснить, как общины старались поддержать малоимущие семьи и одиноких родителей, с их согласия и даже без него. При этом она делает вывод, что основным исходным тезисом в данном случае должен быть тезис «бедности», то есть отсутствия как у отдельных лиц, так и у социальных структур и институтов, «избыточных» ресурсов, которые можно было бы потратить на решение самых острых общественных проблем.

По словам Л. Сельяс, «большая часть населения Швейцарии вплоть до середины 20-го века все еще жила в относительной или абсолютной бедности. Поддержка малоимущих семей была задачей едва ли выполнимой как с финансовой, так и с методически-организационной точки зрения». Это означало, что источников вышеупомянутых «избыточных» финансовых ресурсов в стране не было (такой инструмент, как «пенсионные накопления» начал работать только в 1948 году), выплачивать социальные пособия было невозможно.

В этих условиях сам собой напрашивался выход: если семья по причине бедности не в состоянии прокормить и воспитать собственных детей, и если нет возможности помочь всей семье в целом, то надо попытаться помочь хотя бы детям, которые, как известно, «наше будущее», перераспределив их поближе к источникам социального благосостояния. В реальности это означало, что таких детей направляли либо в приемные крестьянские семьи (что происходило чаще всего), либо в специальные детские социальные учреждения (это происходило реже).

С точки зрения методики все было тоже очень просто: считалось, что дети должны учиться работать, что лень и праздность суть причина всех зол на свете. Научившись же работать, а главное, осознав труд в качестве безусловной ценности, такие дети получат возможность в будущем встать на ноги, не отягощая и без того тощие общественные бюджеты требованиями социальной поддержки. Такова теория, практика же была, как это обычно бывает, куда более печальной.

Тяжелое начало

Роланд Бегерт (Roland BegertВнешняя ссылка), профессор экономики на пенсии, сейчас живет в пригороде Берна в доме на тихой улице. Он элегантно одет и прекрасно образован, и ничто не выдает в нем бывшего «работного ребенка», которому пришлось пережить немало горя. Матери он лишился еще младенцем в 1937 году. Всю свою сознательную жизнь он попытался понять, что в его жизни «пошло не так» и кто виноват в этом. 

Роланд Бегерт (Roland Begert), писатель, создавший автобиагрофический роман «Я был чужим все эти годы» («Lange Jahre fremd»), ноябрь 2014 г. в Берне. swissinfo.ch

Отец Роланда был пьяницей, на работе его все считали «халявщиком», не желавшим усердно трудиться. В то время в Швейцарии такая характеристика с места работы могла стать вполне весомым основанием для ареста и помещения под стражу в исправительно-трудовую колонию. Свою жену, мать Роланда, он оставил еще до рождения сына. Сама мать была выросшей в детском приюте юной девушкой, принадлежавшей к этнической группе енишей (в Швейцарии их еще называют «белыми цыганами»).

Власти изначально относились к таким людям с подозрением. Спустя три недели после рождения Роланда она сама предпочла отдать его и его старшего брата, которому на тот момент не было и двух лет, на попечение государству. «А что ей еще оставалось делать? У нее не было ни денег, ни профессии, да и характер у моей матери был пассивный, она была слабым человеком, и вряд ли под ее опекой мы бы имели шансы на более или менее счастливое детство», — рассуждает Роланд Бегерт.

Сельское хозяйство учтено не было

Роланд был отправлен в римско-католический приют в кантоне Золотурн, где он провел первые двенадцать лет своей жизни. Государству его пребывание там ровным счетом ничего не стоило. В приюте жили в общей сложности 280 детей, за которыми присматривали порядка 25-ти монахинь. Их труд никак не оплачивался, они работали без отпусков и выходных. Приют существовал на частные пожертвования, которых едва хватало на то, чтобы просто сводить концы с концами.

Насилие старших по отношению к младшим, в том числе насилие сексуальное, было в порядке вещей. Роланду Бегерту пришлось лично столкнуться с этим, но он думал, что развратные действия являются неотъемлемой частью ритуала взросления. «Монахини знали обо всём этом, но они не имели ни малейшего представления, что лежит в основе этого явления и как с ним бороться».

В возрасте 12-ти лет Роланд был без предупреждения переправлен в крестьянскую семью, отношения с которой у него сложились скорее нейтрально-равнодушные. «Мне, конечно, не хватало душевного тепла, но, по крайней мере, люди тут уважали друг друга. Государство платило семье на меня 30 франков в месяц, а моя новая родня в свою очередь получала в свое распоряжение даровую рабочую силу. Вот так работала тогда эта система! Это считалось нормой».

Труд на фабриках лиц в возрасте до 14-ти лет был запрещен в Швейцарии еще в 1877 году. А вот сельское хозяйство социальным законодательством учтено не было, так что детям в приемных крестьянских семьях приходилось несладко. Они были вынуждены порой выполнять весьма тяжелую работу, что никого особо не смущало. «Для многих швейцарских детей в то время такая жизнь была обычной реальностью», — говорит Лоретта Сельяс.

Избавляясь как от «балласта»

Воля властей была не единственной причиной, по которой дети могли лишиться своих родных и близких. Многие семьи, существуя на грани выживания, порой сами пытались как-то организовать свою жизнь, избавляясь от «лишних» детских ртов как от никчемного «балласта». Так произошло и с 10-летней Кристиной из небольшой деревушки в кантоне Фрибур. В 1952 году ее собственные родители приняли решение отдать ее на два года в соседскую семью.

Супруга главы той семьи была больна и не могла следить за домом в полной мере, так что практически бесплатная помощь Кристины была в этой ситуации очень кстати. «Сосед обратился к моим родителям с вопросом, нет ли у них на примете девочки, которая могла бы помогать по хозяйству его жене и общаться с ней, так как у нее имелись проблемы с психикой. Сам он время от времени вынужден был уезжать на два или три дня по делам, и, видимо, он просто боялся оставлять свою жену одну», — вспоминает Кристина 60 лет спустя. Она и сейчас живет в небольшой квартире все в той же деревне.

Когда органы социального попечения забирали ребенка с целью размещения его в новой семье, то обычно его контакт с родной семьей обрывался. Родители зачастую даже не могли наведываться к своим детям, отданным «в люди». «Приемных детей отдавали незнакомым семьям, а контроль и надзор со стороны органов социальной опеки был в 1950-е годы совсем не таким, каким он должен был бы быть даже согласно тогдашнему законодательству», — говорит Лоретта Сельяс.

«Приемные дети порой сталкивались с необходимостью выполнять тяжелые, а то и откровенно опасные работы, не говоря уже о физической, сексуальной и психологической эксплуатации. По сути, эти дети никого не интересовали».

«Я был чужим все эти годы»

В народе приемных детей называли по-разному, но наиболее распространенным было название «Verdingkinder», что можно вольно перевести как «работные дети». К концу Второй мировой войны в соответствующее законодательство были внесены поправки, и теперь ребенка, отданного в приемную семью, следовало называть «Pflegekind», то есть «воспитанник».

От государства приемные семьи получали небольшие деньги, которые шли на покрытие текущих расходов, связанных с пребыванием у них такого «воспитанника». Официально понятия «работные дети» больше не существовало, но в реальности система эксплуатации детского труда существовала еще многие десятилетия.

«Многие зависело от того, каким образом само общество смотрело на этих детей. На них ведь с рождения как бы сразу ставили клеймо, обрекая на то, чтобы вечно оставаться „голью перекатной“, „бастардом“ или „байстрюком“. Иногда сами родители были не в состоянии воспитывать собственных детей по причине проблем с алкоголем или из-за неустойчивой психики. И нередко общественное клеймо, полученные родителями, проецировались потом обществом и на их детей», — говорит Лоретта Сельяс.

На ферме, где он в дополнение к школьному обучению должен был еще и выполнять солидный объем работы, Роланд Бегерт провел четыре года. «Я чувствовал, что я для всех чужой, что для меня закрыты все двери». Роланд отлично учился в школе, его учитель хотел помочь ему получить нормальное среднее образование, но никаких шансов на это у него не было. Местный социальный инспектор категорически исключил такую возможность.

В возрасте 16 лет Роланд был вынужден пойти в обучение к литейщику. По его воспоминаниям, это были годы адски тяжелой работы. До 22-х лет он из своей же собственной зарплаты получал только небольшие карманные деньги, а все потому, что так сговорились его опекун и хозяин общежития, у которого Роланд снимал комнату. После того, как у него начались проблемы со здоровьем, Роланд понял, что нужно что-то менять. Он покинул литейную мастерскую и начал искать себе новую работу. Потом он окончил вечернюю школу и стал, в итоге, профессором экономики. В 2008 году он опубликовал ставшую очень популярной книгу воспоминаний под названием «Я был чужим все эти годы» («Lange Jahre fremdВнешняя ссылка»).

Долгая борьба

Понадобились десятилетия общественной борьбы для того, чтобы заставить правительство признать свою вину и разработать систему компенсаций жертвам произвола со стороны государственной системы социальной опеки. Сейчас в Конфедерации заканчивается разработка соответствующего законопроекта. И если он удовлетворит тех, кто имеет право претендовать на такого рода компенсации, то тогда дело можно будет считать закрытым.

Если же нет, то, не исключено, что бывшие «работные дети» прибегнут к инструментам прямой демократии и вынесут на всенародный референдум собственный вариант компенсационного закона. Сам Роланд Бегерт не хочет требовать для себя никаких компенсаций, потому что «прошлое не воротить, изменить уже ничего нельзя». Но он уверен, что другим, например, его брату, эти деньги будут очень полезны. Кроме того, он очень хочет, чтобы выплата таких компенсаций привлекла внимание общественности к проблеме квалифицированной и профессиональной защиты прав ребенка.

Перевод с английского и адаптация: Надежда Капоне