Воздух свободы – не для россиян?

«Воздух свободы вскружил голову профессору Плейшнеру», — говорил закадровый голос в культовом советском фильме рубежа 1970-х годов «Семнадцать мгновений весны» по роману Юлиана Семенова. Дело было в Берне, профессор Плейшнер, бывший узник концлагеря, был связным советского разведчика Штирлица. Из-за вольного швейцарского воздуха он потерял бдительность и погиб.

В СССР производили преимущественно черный шоколад, и я на всю жизнь запомнил, как приятель отца привез в подарок из Швейцарии молочный шоколад — это был вкус Запада, как тот же самый Запад олицетворяли привезенные откуда-то джинсы. Давос стал одной из нитей, соединивших новую Россию с европейской цивилизацией, — не благодаря «Волшебной горе» Томаса Манна и споров либерала Сеттембрини и реакционера Нафты, а по причине необычайной популярности у новой элиты Давосского форума.

Едва ли бы стоило упоминать швейцарский сыр, если бы не одно обстоятельство: твердый сыр, производившийся в Советском Союзе, так и назывался — «швейцарский». Потом пришло сокровенное знание о том, что такого сорта нет, что в Швейцарии есть разные сорта сыра на выбор, и выбор этот такой же, как и в современной демократии, которая пришла в Россию вместе с продуктовым разнообразием.

И вот спустя почти четверть века после развала империи на прилавке продуктового магазина в своем микрорайоне я увидел не слишком свежий и геометрически сложно организованный кусок чего-то желтого с надписью на нем: «Швейцарский сыр из Швейцарии». Эпоха санкций, контр-санкций, антизападных настроений наложила свой отпечаток на этот якобы сыр якобы из Швейцарии.

Как наложила она свой отпечаток на представлениях россиян о демократии. Исторически, со времен перестройки, демократия означала прежде всего свободные выборы и свободу печати. Но и прямую демократию тоже, если понимать под ней выборы всего живого — от директоров предприятий до редакторов газет, и свободу образования разного рода организаций — от дискуссионных клубов до протопартий. В то время демократия имела почти исключительно положительное значение.

Андрей Колесников

Эксперт, руководитель программы «Внутренняя политика и политические институты» Московского центра Карнеги, член правления Фонда Егора Гайдара.

Является также членом Комитета гражданских инициатив (Комитет Алексея Кудрина), колумнистом газеты «Ведомости», Gazeta.ru, Forbes.ru, автором нескольких книг политической публицистики. 

Потом семантика понятия изменилась. Демократия оказалось сложно организованной средой, от которой не напрямую зависело материальное благополучие. В годы радикальных реформ пострадавшие от транзита или не нашедшие себя в рыночной экономике люди называли происходящее вокруг «дерьмократией». Как герой Мольера не знал, что он говорит прозой, так и граждане России в период правления Бориса Ельцина перестали замечать, что они живут в демократическом обществе. Для того, чтобы почувствовать разницу, нужно было вполне демократическим путем избрать в 2000 году президентом Владимира Путина.

Чтобы снова перестать чувствовать разницу, обществу нужно было смириться в 2003 году с арестом Михаила Ходорковского и поражением либеральных партий на парламентских выборах. Как выяснилось впоследствии, это была поворотная точка, с которой началось движение в сторону того, что называется по-разному: «электорального авторитаризма», «нелиберальной демократии», «гибридного авторитаризма». В сторону формирования режима, где демократические институты и процедуры — имитационные, а лидер — «демократ», но лишь в том смысле, что его поддерживает, как и почти любого автократа, большинство народа.

Когда-то кремлевские политтехнологи назвали такой режим «суверенной демократией», то есть такой, смысл и содержание которой не похожи на все остальные демократии мира. Это была искусственная конструкция. Тогда и выборы были посвободнее, и технологии фальсификации несовершенны, а отчаянная борьба власти с гражданским обществом, в том числе путем создания имитационных структур квазигражданского, контролируемого государством, «общества» только начиналась. 

Но политтехнологи как в воду глядели: со временем эта демократия действительно стала «суверенной», то есть совершено особой. И получила народную поддержку. Согласно недавнему исследованию Левада-центра, представления россиян о демократии радикально изменились сразу после присоединения Крыма и начала непрекращающейся патриотической истерии. Если в августе 2013 года 26% респондентов ратовали за демократию, «как в развитых странах Европы и Америки», то в сентябре 2014-го таких было уже 13% — минимум за историю наблюдений. Поддержку не получила и демократия советского типа.

Зато вторую жизнь обрела следующая опция — демократия «совершенно особая, соответствующая национальным традициям и специфике России». В 2013 году сторонников этой модели было 34%, в 2014-м уже 55%. Исторический максимум. «Особость» этой модели проявляется в высокой степени доверия к режиму личной власти, сочетании национализма и имперских фантомных болей, антизападных настроений, недоверия к рынку, психологии осажденной крепости, политической апатии в рамках обновленного социального контракта «Крым в обмен на политические свободы».

В итоге, выборы — муниципальные, региональные, федеральные — и сейчас важны для легитимации режима. Однако неотъемлемыми их свойствами являются сужение «меню» из партий и персон политиков лишь до проверенных властью, фальсификации итогов выборов и пропагандистский пресс. Есть в России сейчас и прямая демократия — например, интернет-голосованием сейчас можно решать проблемы городского социума. Но крайне малозначительные! Есть даже организации гражданского общества — но лишь одобренные Кремлем, сидящие на его грантах. Все остальное объявляется или иностранными агентами, или ставится на грань исчезновения.

При этом в России очень быстро начали происходить процессы, свойственные и западной демократии. Например, происходит падение популярности партий как таковых. Но только в России этот процесс дополняется имитационным характером самой многопартийности. Есть партия власти — «Единая Россия», чья «идеология» — лояльность, есть партия, изображающая коммунистическое мировоззрение — КПРФ, есть партия, канализирующая голоса ультраправых избирателей и тем самым останавливающая их радикализацию — ЛДПР. Все они — звенья единой манипулятивной цепи.

Как и на Западе, в России очень большую роль стали играть гражданские организации и НКО, волонтерское движение. Меньшинства имеют значение. (Точнее, имели.) Легитимность власти, полученная только благодаря выборам, то есть большинству, стала ставиться под сомнение, в полном соответствии с теорией французского социолога Пьера Розанваллона, который в работе «Демократическая легитимность» («La legitimite democratique») писал:

«Выборы отныне играют более узкую роль… Они более не предполагают одобрения a priori той политики, которая будет проводиться впоследствии… „Народ“ уже не рассматривают как однородную массу… Меньшинство… стало одним из многочисленных рассеянных выражений социального целого… „Народ“ теперь стал множественным числом „меньшинства“».

Но специфика российской ситуации состояла в том, что бурное развитие гражданского сектора шло на противоходе с ограничением политических свобод в сфере представительной демократии и свободы слова. А затем начались прямые репрессии и преследования наиболее эффективных и заметных гражданских организаций.

В результате 31% граждан считают, что «народ не дозрел до демократии». И воздух свободы, как и прежде, кружит голову почти исключительно где-нибудь в Берне. А здесь, в России, мы пока как-нибудь обойдемся без головокружений: в эпоху противостояния с Западом россиянину нужна трезвая голова.

Мнение экспертов

Портал swissinfo.ch публикует статьи сторонних авторов, экспертов и специалистов. Они делятся с нами своими уникальными знаниями и опытом, помогающими разнообразить информационную палитру, которую мы предоставляем в распоряжение наших читателей, и сделать дискуссии на те или иные актуальные для мира и Швейцарии темы более предметными и глубокими. Редакция не обязана разделять мнения своих авторов.